moon_aka_sun

Интервью, которое Деймон Хилл взял у Михаэля Шумахера в конце сезона 1999 года. Британец, после Сузуки собирался уходить, немец надеялся на первый титул с Ferrari. F1news.ru публикует перевод архивного интерью...

Как ни удивительно, но за все время, пока оба выступали в Ф1, они ни разу по-настоящему не пообщались. Благодаря усилиям журнала F1 Racing, накануне Японии'99 года, состоялся этот любопытный разговор: Хилл задавал вопросы, а Шумахер отвечал...

ДХ: Михаэль, я ни разу в жизни не брал интервью, так что тебе уж придется потерпеть.

МШ: Ты будешь меня интервьюировать? А я думал, мы просто поболтаем.

ДХ: Ну, я полагал, что задам тебе несколько вопросов, а Мэтт (Бишоп, главный редактор F1 Racing) разнимет нас, в случае чего, проследит, чтобы разговор не перерос в драку. (Общий смех)

МШ: Пожалуйста, Дэймон, давай без драки!

ДХ: Окей, тогда первый вопрос: как ты себя чувствуешь, когда тебя интервьюирует другой гонщик?

МШ: Э-э-э… Несколько странно. Но подобное случается, когда такие люди, как Йохен Масс (бывший гонщик Ф1, впоследствии комментатор немецкого ТВ), например, переквалифицируются в журналистов.

ДХ: Как ты знаешь, это моя последняя гонка…

МШ: Что ты такое говоришь? Ты ведь собираешься продолжить?

ДХ: Не веришь? В любом случае, это моя последняя гонка в Ф1. Надо полагать, ты тут задержишься несколько дольше. Как думаешь, сколько ты еще собираешься гоняться? Есть ли какая-то цель, к которой ты стремишься, некая точка, после которой пора задуматься?

МШ: А ты-то сам давно решил завязать?

ДХ: Э-э-э… Вроде бы, вопросы тут задаю я! (Все смеются) Но если серьезно, где-то в подсознании у меня всегда была мысль, что 40 лет – это предел.

МШ: Да? А в начале года ты уже точно знал, что это будет твой последний сезон?

ДХ: Нет, я хотел посмотреть на свои результаты. Думаю, главным для меня является вопрос конкурентоспособности. Догадываюсь, что для тебя тоже: ты знаешь, что хочешь гоняться, чтобы выигрывать. И пока ты в состоянии выигрывать, у тебя будет желание продолжать.

МШ: Выигрывать? Или испытывать удовлетворение от самого дела, которым занимаешься? Ведь иногда приходится ездить на машине, неспособной побеждать, и, тем не менее, если чувствуешь, что у тебя получается лучше, чем, например, у напарника, тогда все в порядке.

ДХ: Согласен.

МШ: А были у тебя еще какие-нибудь причины, для завершения карьеры? Скажем, семья?

ДХ: Ну, семья и у тебя есть.

МШ: Есть. Но я не считаю, что семья – это достаточная причина, чтобы сказать: ну, еще годик-другой, и хватит. Пару лет назад я говорил, что буду выступать еще лет пять. Однако хорошо помню, что когда я только начинал, то говорил то же самое: еще года три-четыре, и на покой. А сам гоняюсь в Ф1 уже почти 10 лет, так что... пока тебе самому нравится, пока все получается – значит, все хорошо. Но думаю, до 40 лет я тут оставаться не собираюсь! (Смех)

ДХ: А ведь где-то есть новый Михаэль Шумахер, но пока он не вышел из тени. Когда ты появился в Ф1, Айртон (Сенна) еще выступал; на смену любому чемпиону неизбежно кто-то приходит. Интересно было бы посмотреть, как это будет выглядеть в следующий раз, потому что сегодня главной силой в Ф1 являешься ты.

МШ: Гм... Что ж, для меня это будет нечто новое, потому что, сколько себя помню, по ходу карьеры я всегда был молодым, всегда соперничал с теми, кто был старше меня, стараясь их одолеть. Но когда-нибудь, наверное, придет время, и появится некое новое дарование. Но мне не нравятся подобные сравнения, – понимаешь, все эти разговоры о новом Шумахере или новом Сенне – потому что, если появится такой молодой гонщик, у него будет свой характер. Это будет независимая личность, и этот человек станет сам зарабатывать себе имя. Однажды это произойдет. Мой отец всегда мне говорит: «Если такое случится, будет лучше, если ты уйдешь». Он имеет в виду, что такое соперничество может быть опасным. Думаю, он прав, потому что ты, чтобы угнаться, возможно, попытаешься превзойти собственные возможности. И вот это может быть опасным.

ДХ: Насколько для тебя по ходу карьеры были важны наставления отца?

МШ: В общем и целом – были, но не в частностях. Ведь людей непосвященных трудно держать полностью в курсе того, чем я занимаюсь. Но он следит за моей карьерой со стороны и высказывает свое мнение. И его мнение по вопросу, о котором я только что упомянул, если вдуматься, абсолютно правильное. Он всегда смотрит на вещи реалистично. Но при этом он всегда оставляет мне свободу принятия решения.

ДХ: Кажется, он владеет картодромом?

МШ: Да.

ДХ: И это помогло тебе стать автогонщиком?

МШ: Сначала картодром нам не принадлежал. Если честно, мы жили весьма бедно: когда мне исполнилось 10 лет, у нас даже не было денег, чтобы я продолжил заниматься картингом. А потом прокатный картинг стал нашим бизнесом, хотя картодром оставался в собственности клуба. Мы выкупили его только три года назад.

ДХ: И отец, разумеется, поддерживал тебя с самого детства?

МШ: Мой отец – нетипичный отец автогонщика. Он не из тех, кто всегда любил автоспорт, всегда ездил на гонки или смотрел их по ТВ. Ничего подобного. Отец был строителем и просто любил мастерить, что-то делать своими руками. И однажды ему пришла в голову странная идея: он взял мой детский педальный карт, который я уже забросил, и установил на нем старый движок от мотоцикла. Вот так все и началось, а вовсе не потому, что отец всегда хотел, чтобы я стал тем, кем стал. Мы ведь вместе с ним занимались нашим хобби только ради удовольствия.

ДХ: Как интересно! Я все эти годы очень внимательно за тобой наблюдаю, особенно в начале моей карьеры в Ф1, и со стороны хорошо видно, что ты – человек, очень уверенный в своих силах. Это твоя отличительная черта, хотя многие видят в этом надменность. Но меня всегда изумляло: где ты черпаешь эту уверенность, эту веру в себя? В какой момент ты осознал, что можешь одолеть кого угодно? А, может, ты вообще так не думаешь?

МШ: На самом-то деле я так не думаю. И вовсе нет у меня такой уверенности в себе, как тебе может представляться. В реальности, когда что-то не ладится, я всегда сначала задаю вопрос самому себе. Я всегда выкладываюсь на всю катушку и никогда не сдаюсь. Так что лично я не считаю, что я настолько уверен в себе, как может показаться со стороны. В сравнении с соперниками? Откуда же мне знать, в какой мере они уверены в себе. Этого я сказать не могу.

ДХ: А в критические моменты? Я имею в виду, что хоть и не знаю, какой ты вне трассы, но здесь, в гоночной среде, у тебя на лице, если угодно, печать непроницаемости. Твои чувства нам почти не видны.

МШ: Ну да, особенно, когда я в шлеме. (Смех)

ДХ: Это точно.

МШ: А если серьезно, что вообще видят журналисты? Прежде всего, я говорю об эмоциях. Возьмем (Мику) Хаккинена. В Монце он дал волю чувствам, показал себя как человек – и что из этого раздула пресса? Знаю, не вся, но кое-кто из журналистов его просто опустил. Причем, таких довольно много. И как тут быть? Думаю, надо пытаться найти некий баланс, некую середину, и не показывать окружающим всех своих чувств. Иначе это будет использовано против тебя. В общем, ты – профессионал, это твоя работа, и вести себя не вполне естественно – тоже часть работы. К сожалению, в наше время всегда найдутся журналисты, которые даже из самой хорошей новости сделают какую-нибудь гадость. Вот и приходится защищаться. В какой-то степени все мы так поступаем.

ДХ: Что ж, всякое бывает. Но у меня такое чувство, что гонщик должен быть настоящим профессионалом, однако наш спорт держится на человеческом интересе. Вот, посмотри: твой коронный номер – это когда ты, взойдя на подиум, совершаешь свой прыжок и протыкаешь кулаком воздух, даже если занял второе место. И, по-моему, это как-то... Ну, понимаешь, я говорил себе: «Что он делает? Он же только второй! Это я выиграл гонку!» (Смех)

МШ: Бывало и такое.

ДХ: Ну да, и тут ты своих эмоций не скрываешь, верно? Так что иной раз и ты готов открыто демонстрировать свои чувства.

МШ: Думаю, я не точно ответил на твой вопрос, потому что был один случай, когда я не смог сдержаться... Э-э-э... По-моему, я очень уравновешенный человек. У меня редко случаются перепады настроения. Поэтому мои эмоции не настолько драматичны, как многим бы хотелось. И это тоже требует немалых усилий – скрывать свои чувства. Ты частенько видел, как я радуюсь, как ты говоришь, это мой коронный номер. Но очень редко ты видел меня в состоянии депрессии, когда я был в плену противоположных чувств. Нет, пожалуй, был один случай, в прошлом году в Спа (когда Шумахер столкнулся с Култардом). К счастью, подобное со мной бывает нечасто. И, опять же, чтобы меня до этого довести, надо постараться: к чему мне припадки, которые мы видим в исполнении всяких поп- и кинозвезд?

ДХ: Ну, хорошо. А нет ли у тебя намерений побить все автогоночные рекорды? Ну, например, по числу титулов. Как известно, (Ален) Прост выиграл четыре, (Хуан Мануэль) Фанхио – пять. Это является для тебя неким стимулом?

МШ: Это один из приоритетов, но не это главное. Прежде всего, надо добыть титул для Ferrari. И только потом, через какое-то время, можно будет сказать себе: «Я добился этого уже дважды, так что...» А уж после трех титулов, отчего бы и на новые не замахнуться? Но это не самоцель: пусть все идет, как идет.

ДХ: А что если в этот уикенд чемпионат выиграет Эдди (Ирвайн)? Не останешься ли ты без трофея, который сам хотел добыть?

МШ: Может быть, может быть... Но если так случится, вероятно, я смогу сказать, что выиграл два с половиной чемпионата. (Взрыв смеха)

ДХ: Не думаю, Михаэль, что за полчемпионата тебя чем-нибудь наградят.

МШ: Ну, тогда им, как минимум, придется отрезать для меня кусочек от титула Эдди. Нет, серьезно, я буду несколько разочарован, это точно, ведь я наконец-то собрался добыть его для Ferrari. И всем известна причина, почему это не получилось (после аварии во время ГП Великобритании-1999 Михаэль пропустил шесть гонок), так что мне придется смириться. Вот если бы я упустил титул из-за собственной ошибки, я бы, наверное, сильнее переживал.

ДХ: Не хотелось бы тебе попробовать поездить в команде, где у обоих гонщиков был бы равный статус?

МШ: По-моему, со стороны эту проблему толкуют превратно. Никогда рядом со мной не было гонщика, у которого изначально не было бы возможности одолеть меня и получить равный со мной статус. И моя философия заключается в том, что команда должна поддерживать более быстрого гонщика, кто бы им ни был, потому что это лучший способ выигрывать чемпионаты. И я этого добился. И принес это в Ferrari. Ты видел, что в Малайзии я помогал Эдди, потому что это соответствует моей философии. И к Эдди сейчас относятся как к гонщику номер один, и он получает все лучшее – так было в Малайзии, так происходит и здесь (в Японии). Можно подумать, я вставляю палки в колеса напарникам, говоря команде: «Их машины не должны быть такими же быстрыми, как моя». Ничего подобного. У них те же возможности, что и у меня. Но поскольку в 95 процентах случаев я быстрее, создается впечатление, что к моим напарникам какое-то другое отношение. Но это неправда.

ДХ: Ну, хорошо, возьмем, к примеру, Williams. Даже когда я выступал там вместе с Аленом Простом, и, понятное дело, был вторым номером на его фоне, в каждой гонке мне предоставлялось точно такое же оборудование, как и ему. Неужели и в Ferrari все происходит точно также?

МШ: Послушай: да, в целом у меня и у Эдди практически одинаковые машины. И всегда, в какой бы команде я ни выступал, в 95 процентах случаев машины были одинаковыми. Иногда появляется какая-то новинка, и вы спешите ее опробовать, и, допустим, команда успевает построить лишь одну такую машину, или такой двигатель: думаю, понятно, кому все это достанется – тому, кто быстрее, или тому, кто борется за титул. Уверен, в Williams было бы то же самое. И там тоже иногда успевают модернизировать лишь одну машину, и она будет предоставлена более быстрому гонщику. Думаю, это нормальный процесс, и мы просто следуем этому принципу.

ДХ: Ну, хорошо, допустим...

МШ: Извини, Дэймон, что перебиваю. Но я помню, как Джонни (Херберт) сильно критиковал Benetton (в 1995 году, когда Шумахер и Херберт были напарниками) за то, что к нему, якобы, относились хуже, чем ко мне – и тут он был абсолютно неправ. Я хочу сказать, у него была точно такая же машина, но он не использовал всех ее возможностей.

ДХ: Ну, тогда не мог бы ты поделиться, как тебе удается ездить быстрее всех?

МШ: А как Айртону Сенне удавалось ездить быстрее своих напарников? Я не могу ответить на твой вопрос.

ДХ: Я говорю о стиле езды. Как бы ты описал свой стиль?

МШ: Думаю, это, скорее, не стиль, а метод. Полагаю, моя скорость – по сравнению со скоростью напарников, потому что я могу себя сравнивать только с ними – связана с тем, как я использую свои возможности. Полагаю, дело не только в скорости как таковой. Вопрос в том, как ты используешь свой потенциал. И это у меня всегда хорошо получалось. Понимаешь, речь и о том, как по-настоящему работать с командой, и о том, как с максимальной эффективностью использовать собственные возможности.

ДХ: Например, мы на Сузуке. Мог бы ты дать мне пару советов? (Смех)

МШ: Гони, да побыстрее! (Взрыв смеха)

ДХ: Нет, серьезно, мне кажется, твой стиль с годами несколько изменился. Ты согласен?

МШ: Разумеется.

ДХ: Я хочу сказать, что во времена Benetton на картинке с бортовой камеры было видно, как ты вертишь руль со скоростью 6000 оборотов в минуту. Раньше ты был страшно активен в машине, а сейчас, похоже, несколько успокоился.

МШ: Это правда, но я тебе скажу, почему. Помнишь, когда я покинул Benetton, и туда пришли (Жан) Алези и (Герхард) Бергер, каким был их первый опыт? Сколько они машин наколотили, помнишь?

ДХ: Помню.

МШ: Так вот, если бы ты хоть раз попробовал на ходу ту машину, ты бы понял, откуда у меня такой стиль езды. Я хочу сказать, что это была просто невероятная машина. Управляться с ней было по-настоящему трудно. Такая она была нервная. А нынче аэродинамика машин много лучше, и они намного стабильнее. Это можно сказать о большинстве машин. По-моему, твой Jordan тоже производит впечатление очень стабильной машины – по крайней мере, так кажется со стороны, когда я вижу кадры, сделанные бортовой камерой, где видно, как ты работаешь рулем. (Входит инженер Ferrari, и подает Шумахеру знак)

МШ: Что, мне пора идти? Еще пару минут? Хорошо. Так что, в основном изменения моего стиля связаны с тем, что сегодня у меня другая машина, и я просто к ней адаптировался.

ДХ: Да, пожалуй, время интервью уже почти истекло. О чем бы еще тебя спросить?

МШ: А о чем ты еще хотел бы поговорить? Может, о том, что с тобой приключилось сегодня? (Во время тренировки Хилл вылетел с трассы)

ДХ: С кем? Со мной?

МШ: Ну да.

ДХ: Я тебе уже говорил, что сегодня речь не обо мне. (Смех)

МШ: И все же, это был обычный вылет? Или это произошло из-за механической проблемы?

ДХ: Э-э-э... Машина была не совсем в порядке.

МШ: Серьезно?

ДХ: В любом случае, все обошлось. Но проблема была серьезная.

МШ: Но что с тобой происходило в этом году по сравнению с прошлым годом? Уровень сцепления с трассой, по-моему, не слишком изменился (с введением шин с четырьмя канавками вместо трех). Так в чем же дело?

ДХ: Не удается найти нужный баланс машины. Абсолютно. В любом случае, не получается найти то, что мне нужно. Кстати, это навело меня на один хороший вопрос. И мне, и тебе доводилось ездить на машинах с активной подвеской, машинах с большими и толстыми сликами – и все такое прочее. Ты помнишь, какие машины тебе нравились больше всего? Какие из них лучше подходили твоему стилю?

МШ: Разумеется, активные машины. Потому что, когда мы их настраивали, почти ничем не надо было жертвовать. А сегодня приходится все время идти на компромисс. Это все интересно, но мне не слишком нравится.

ДХ: Это точно.

МШ: Активные машины были очень хороши – и, можно сказать, трэкшн-контроль на них тоже неплохо работал.

ДХ: Если бы у тебя была возможность выбирать, то какой бы была твоя машина Ф1? Например, стояли бы не ней слики?

МШ: Да, я бы предпочел, чтобы сцепление с трассой было намного лучше.

ДХ: Я тоже.

МШ: Почему бы не проходить круг на четыре-пять секунд быстрее? Я к тому, что этого нетрудно добиться. По части физических нагрузок тоже особых вопросов бы не было. Мы знаем о проблемах безопасности, и все такое, но посмотри, как легко сегодня машины вылетают с трассы – потому что им не хватает сцепления. По-моему, сегодня гораздо больше шансов вылететь с трассы.

ДХ: Согласен.

МШ: Поэтому я не могу на 100 процентов согласиться с тем, как сегодня решаются проблемы безопасности. Думаю, ты разделяешь мое мнение.

ДХ: Да уж, мне эти шины тоже не нравятся.

МШ: А как ты считаешь: скорости стали чуть ниже, но сильно ли это повлияло на безопасность?

ДХ: Мне просто нравились слики. Мне почему-то нравилось ощущение, как увеличивалось сцепление шины с трассой по ходу первого круга после выезда из боксов. Ты просто чувствовал, как оно росло, ты ощущал эти перемены. А нынешние шины (с протектором), наоборот, какие-то совершенно глухие.

МШ: Да, особенно здесь, на Сузуке. Здесь это просто беда. Но забавно, что на разных людей это влияет по-разному. Я к тому, что все мы не без способностей, у всех свои таланты. Но у кого-то лучше получается одно, у кого-то – другое. Может, в этом все и дело. Я к тому, – извини, Дэймон, тебе это не слишком понравится, – возможно, ты подходишь к тому возрасту, когда все труднее и труднее приспосабливаться. Ведь чем старше становишься, тем сложнее принимать новое. В конце концов, именно поэтому всегда настает время, когда появляются молодые гонщики, а старым приходится уходить.

ДХ: Да, молодые не знают, как было раньше, ведь они имеют дело только с тем, что есть сегодня – это еще один фактор.

МШ: Да, дело и в этом тоже.

ДХ: И последний вопрос: знаешь эту рекламу шампуня L’Oreal? Ну, ту где такой слоган: «Ведь я этого достоин!»? Ну-ка, признайся, ты этого достоин? Ты стоишь тех денег, которые тебе платят? (Смех)

МШ: Это большой вопрос, не так ли? (Громкий смех)

ДХ: То есть, ты не можешь ответить?

МШ: Нет, Дэймон, тут тебе придется ответить за меня!

ДХ: Хорошо, я подумаю. Спасибо за приятную беседу!

МШ: А уж как мне было приятно.

Перевод: Андрей Лось